Omnia mea

( Collapse )

- Может быть, роль интеллектуалов состоит в том, чтобы советовать политическим деятелям читать нужные книги?

- Да, я всегда говорил, что если бы Джордж Буш прочитал хотя бы пару книг об Афганистане, которые написали русские и англичане, то он бы не стал туда вторгаться. Он бы понял, что в этих горах все терпели поражения, даже сам Александр Великий оступился. Но не нашлось интеллектуала, который дал бы ему такой совет.
Или Гитлер: если бы он знал, сколько километров от границы до Москвы, если бы он знал, какая погода в России зимой, то вряд ли напал бы на СССР. Достаточно было прочесть «Войну и мир».
Рузвельт, когда началась война с Японией, обратился к крупнейшему на тот момент американскому антропологу Рут Бенедикт с просьбой сделать для него подробный анализ состояния японского общества. И она написала книгу «Хризантема и меч». И все генералы и адмиралы были обязаны ее прочесть. Считается, что именно поэтому в конце войны американцы отказались от бомбардировки Киото, этого японского Ватикана. Иначе была бы унич­тожена японская цивилизация. Впрочем, это всего лишь предположение. Но, без сомнения, благодаря книге Бенедикт американцы попытались понять психологическую ситуацию в Японии. И это помогло. Так что не все политики — идиоты.

<...>

- Дело было в Нью-Йорке. Я ехал в такси, а за рулем был пакистанец. И он был очень разговорчив. «Откуда вы? Где находится ваша Италия? На каком языке говорят в Италии? Откуда вы знаете английский? А кто ваш враг?» — «В каком смысле?» — изумился я. «Ну, враг. Тот, с кем вы враждуете на протяжении столетий. Тот, кого убиваете вы, и тот, кто убивает вас». Я задумался: «На протяжении большей части XIX века таким врагом была Австрия, но потом мы отняли у них Триест и успокоились. В начале последней войны мы имели одного врага, а закончили ее, воюя против совершенно другого. А сейчас у нас, наверное, таких врагов не осталось». Он на меня посмотрел так, будто я ему признался, что я гомосексуалист.

Потом я стал размышлять над нашей беседой и понял, что на протяжении практически всей истории Италии шла война между городами. Один город ненавидел другой. Так что у нас враги были внутренние.

Русский репортёр: «Кто ваш враг?» Умберто Эко — о том, как исчезнут нации, чем негры отличаются от инопланетян и куда смотрит интеллигенция

Шекспировская эпопея продолжается.

Вместо традиционного «Глобуса» — современная сцена, на которой можно сделать почти всё, что угодно (в прошлом году я видела их «Франкенштейна», мобильные декорации там выглядели очень эффектно). Действо разворачивается в какие-то неопределенные «наши дни»: военные вместо елизаветинских костюмов одеты в современную форму, чиновники -  строгие костюмы, вместо казарм - походные бытовки с простенькой офисной мебелью, солдаты во время посиделок пьют пиво из банок, но этот антураж ничего особенного к содержанию не прибавляет, а только показывает, что вечный сюжет и нестареющая классика — это, конечно, справедливо, но есть вещи, которые с трудом поддаются переносу в другую эпоху. Причем это не шекспировские архаизмы, которые звучат вполне естественно, и не основной конфликт. Резать глаз начинают мелочи.

( Collapse )

Поспорили мы тут с hardcandy по пустячному поводу. Живём мы далеко друг от друга, поэтому встала проблема: на что спорить. На щелбаны — технически не выполнимо, на шоколадки — долго ждать, поэтому было решено: спорим на фильмы. Проигравший смотрит кино по выбору соперника, а потом отчитывается.

Я проиграла и hardcandy по доброте душевной поступила гуманно: не стала навязывать вот совсем уж так, а предложила три фильма на выбор, среди которых оказался этот самый Awaydays.

Ворчание в адрес переводчиков, которые к интерпретации названий подходят творчески, — это уже общее место, но я не могу удержаться, потому это случай вопиющий и показательный.

Наверное, смотрели они только первую треть фильма, потому что к ней название подходит прекрасно. Каким должен быть фильм под названием “Футбольные гладиаторы”? Что-нибудь о психологии толпы, о причинах, по которым люди попадают в хулиганскую субкультуру, и о трудностях, с которыми им приходится столкнуться при попытке выйти из неё. Сначала всё действительно идёт по привычной колее: приличный мальчик Карти не поступил в художественную школу но не сильно по этому поводу расстраивается, сидит в офисе, занимается непонятно чем, но зарплату получает и поддерживает семью, состоящую из отца и младшей сестры. Красок в серых конторских буднях ему не хватает и ищет он их либо по пятницам в пабах, куда слетаются офисные дамочки в поисках приключений, либо на окрестных футбольных стадионах, где самое интересное для Карти разворачивается не на поле, а на трибунах вокруг. Помимо зрителей туда приходят ребята, у которых главная цель на каждом матче – устроить драку с фанатами противника, либо с теми, кто просто лицом не вышел. Вот именно в эту компанию Карти мечтает попасть и скоро ему представляется такая возможность: на концерте в клубе он знакомится с парнем по прозвищу Элвис, который в одной такой футбольной банде своего рода фронт-мэна: статный, уверенный в себе, в драках не трусит, но в то же время выше всех этих глупостей.
( Collapse )

Франтишек приезжает в родную Польшу из Америки, чтобы повидаться с младшим братом Юзефом. Во-первых, он его не видел уже двадцать лет, а во-вторых, он хочет выяснить, как так вышло, что от того жена сбежала вместе с ребенком за океан. Юзеф встречает его с топором в руке, так что сразу понятно: дело тут не в семейных разногласиях. Соседи смотрят косо, говорят многозначительно, советуют Франтишеку повлиять на брата, а еще лучше - увезти его от греха подальше, но в чем именно проблема, никто объяснять не хочет.

В рецензии, из которой я вообще узнала об этом фильме, его жанр определяют как вестерн, и действительно, что-то в этом есть, правда, с поправкой на местные реалии: когда нужно показать человеку, что он не прав и надо взяться за ум, его собаку не пристрелят, а зарежут серпом - ведь это же не Америка, в конце концов. Впрочем, распознать этот жанр сможет разве что продвинутый кинолюб, все остальные просто будут следить за историей, что показывает – жанр это не диагноз, в любых рамках можно рассказать историю той степени серьёзности, которой захочется.

В "Колосках" на этот жанр накладывается вполне реальный исторический сюжет, относящийся к тому, что называется трудными вопросами истории, то есть таким, по которым, с одной стороны, нужно выносить непротиворечивые оценки, а с другой - показать разные точки зрения. Если проще, то это сюжеты, из-за которых можно в пух и прах разругаться с самыми близкими людьми.
( Collapse )

( Collapse )

— Я давно избавился от старомодного предрассудка, что искусство может как-то изменить людей и влиять на развитие человечества. В России, кажется, верят до сих пор, что если ты «kulturny», то ты лучше других! Вспомните о концлагерях. Их строили молодые нацисты — офицеры, наследующие великой культурной традиции. Люди высокообразованные, которые были хуже любых варваров именно потому, что находили в культурной истории обоснования для своих зверств. Они шли сжигать людей в печах, прослушав какой-нибудь бетховенский квартет. Как быть с этим? Это глупое клише — «культура улучшает людей». Слава Богу, эту иллюзию мне удалось отбросить довольно рано. Нет, человек не меняется. Публика в том числе.

— И зачем же тогда нужно искусство? Простите за идиотский вопрос.

— Я полагаю, что у каждого из нас есть собственный мир, за который мы ответственны в полной мере. Им и надо заниматься. Не надо преуменьшать свою ответственность! Ко мне в руки попадает целых пятьсот человек на целых два часа. На этот срок они зависят от меня. Теперь я должен сделать все, чтобы, когда эти два часа закончатся, они вышли из зала чуть-чуть другими — и смогли увидеть ту жизнь, которой раньше не замечали. Если их гнев и разочарование станут чуть слабее, это уже победа! Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше. Сдвинуть ее хотя бы на миллиметр. Это стоит того, чтобы положить на это жизнь.

Из интервью Питера Брука газете "Ведомости"
Читайте далее.

Данный пост предназначен сугубо для служебного пользования. Меня попросили сделать стенограмму воркшопа, который проводил любимый мужчина. Он рассказывал о себе, о том, как он попал в театр кабуки, что это вообще за искусство, и, (вот как раз этот ролик и идёт под катом) о том, как вообще выстраивается женская роль.

Это фрагмент сугубо технический, но интересен он тем, что там показано на что смотреть в танце кабуки, и тут, в принципе, не так важно, с какой вы точки зрения смотрите - как танцор, которому надо "снять" движение или просто как зритель, который хочет получать удовольствие. А мы же знаем, что чем больше знания - тем больше удовольствие от текста :-)

( Collapse )

По итогам первого приближения к материалу одна из коллег задала мне очень простой вопрос: "Объясни мне, про что всё это, я не понимаю, не чувствую". Я наговорила всё, что обычно говорится в таких случаях. про пронзительное переживание текущего момента, про внимание к постоянно меняющимся состояниям, мелким движениям и деталям, про то, что основное состояние там очень камерное, всё в комнате, за ширмами, перегородками или в саду. Под занавес перенаправила к "Запискам у изголовья", потому что там - квинтессэнция.

А потом сидела дома и думала, что надо было ещё посоветовать освежить в памяти прозу Бунина, потому что в нём есть всё то же самое, но на отечественном материале. Петр Вайль в "Гении места" бросает мысль, что Бунин - главный, если не единственный японец русской словесности. Мне это замечание кажется удивительно точным. У Бунина есть одна фраза, которую я встречала только в косвенных цитатах, но сама почему-то никак найти не могу: "Я всю жизнь отстранялся от любви к цветам. Чувствовал, что если поддамся, буду мучеником. Ведь я вот просто взгляну на них и уже страдаю: что мне делать с их нежной прелестной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь всё равно не выразишь" (Г. Кузнецова "Грасский дневник"). Всё его творчество - это поразительная острота восприятия мира (и природы, и людей, и любви), постоянное стремление сохранить, запечатлеть ускользающую красоту. Большие формы для этого подходят с трудом, поэтому у него всё больше рассказы и даже "Жизнь Арсеньева", по большому счёту, представляет собой цикл зарисовок и сцен. 

Две цитаты наугад:
"Недавно я видел её во сне -- единственный рза за всю свою долгую жизнь без неё. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице её была уже прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я виде её смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда".

"Обратно не придет
Минувшее, но в сновиденье
Вдруг ожило опять.
У изголовья моего
Благоухает померанец".

Соответственно, "Жизнь Арсеньева" и танка поэтессы двенадцатого века Сикиси-найсинно.

Какое у вас отношение к произведениям, которые позиционируют как “помогающие расти над собой”, “меняющие взгляд на вещи”, и т.д.? У меня - смешанное: с одной стороны, читать их интересно и полезно, потому это позволяет найти пути решения для ощущаемых, но пока не сформулированных проблем, но при этом они жутко раздражают либо навязчивым оптимизмом, либо тем, что решение всех жизненных трудностей сводится к очень небольшому количеству вариантов: “люби себя”, “соберись, тряпка” или “реализуйся в творчестве”.

Возможен ещё один аргумент, самый беспроигрышный, потому что на него не сразу найдется, что возразить: “есть множество людей, которым гораздо хуже, чем тебе, так что нечего ныть и жаловаться”, а дальше следуют подробные описания того, насколько именно и в каких аспектах хуже. По формальным признакам книга “Сказать жизни “да”. Психолог в концлагере” относится именно к этой категории: сложно найти темы, в которых будет больше боли, ужаса и, в то же время, очень ярких примеров взлетов и падений человеческого духа, чем война и жизнь в концлагере. Но если бы всё это было самым существенным в книге - она осталась бы одним произведением из множества, снятого и написанного на эту тему. Главное, ради чего эту книгу эту книгу стоит прочесть — это голос автора, врача-психолога, который в 1942 попал вместе со всей семьей в концентрационный лагерь.

( Collapse )